У меня температура чуть выше +37°, я не очень логично излагаю мысли.
Прошлая неделя в универе была какая-то непомерно нервная. Понедельником, когда мы все, точно сговорившись, раздражили Юлию Юрьевну, всё не ограничилось. В среду выяснилось, что мы, точно сговорившись, ещё и Инну Сергеевну огорчили, получила я свою пару замечаний за неверно понятое задание по текстологии, поняла, что обросла долгами, что косячу где только могу, пустила по этому поводу слезу, а потом поняла, что истерю на ровном месте. Неверно понятое задание заключалось в том, что я не составляла библиографию к диссертации по одному очень авторитетному библиографическому указателю. Так что пришлось не радоваться в пятницу отсутствию одной пары по немецкому, а ехать в Горьковку и штудировать этот самый указатель. В библиотеке была холодища. До пары мы проштудировали не всё, в субботу после практики пришлось ещё раз наведаться в библиотеку и доштудировать-таки ещё два тома. В итоге у меня набралось 11 работ, которых мне явно было бы мало. Осталось только радоваться, что не зря составляла библиографию, обратившись к Лиде и Алине, поделившимся своими дипломами. В воскресенье работала, отослала всё нужное Инне Сергеевне, готовилась прийти в понедельник, и тут меня свалил вирус, то ли холодища в Горьковке, то ли в дороге подцепила, пока за знаниями ехала. Ночью куролесила, не подозревая, что у меня температура. Утром поняла, что у меня ужасно болит голова, опять пустила слезу и объяснила, что меня теперь в универ даже арканом нет смысла тащить. Хохмила мысленно, что у меня приступ алергии на фольклористику. Бабушка заметила, что у меня щёки горят, померили температуру - 37,5°. Всех обзвонила, договорилась, от кого какой инфы жду, от проверки почты голова чуть не лопнула. Остаток дня прошёл в лежании, приёме лекарст и практически полном отсутствии каких-либо стремлений. Ходить было тяжело, а собраться с мыслями, чтобы встать и пойти, ещё тяжелее. Подскочила температура до 38. Сегодня легче, с утра даже было 35,9°, думала даже, что завтра выйду, но, поскольку сейчас у меня чуть за 37, остаюсь завтра дома немецкий делать. А четверг и так выходной, и в пятницу можно спокойно выйти.
Сны тоже радуют. Первый снился с субботы на воскресенье и оставил во мне огромный негатив, хоть я и ржала над ним весь день, второй во время температурного бреда.
Южный курорт, мы с родителями и улей сидим в кафе, там среди всех прочих выступает и Пикник. Кто-то объясняет маме, как можно сравнительно легко убить человека, необходимо сломать определённые клетки его организма, после чего человек быстро умирает, а его труп растворяется, и нет следов. Когда мы оказываемся в городе, мама рассказывает про способ убийства Адоньевой. Та мигом находит, к кому этот способ применить. Есть какой-то фольклорист по имени Александр. Я в курсе того, что должно с ним случиться. Адоньева меня с ним сводит под предлогом, что хочет передать ему руководство моей диссертацией. В университетской аудитории я и намеченная жертва сидим друг против друга и травим анекдоты. Для серьёзных разговоров мы все должны отправиться к нему в квартиру. Появляется соседка тётя Тоня, говорит, что знает Александра и знала его погибшую жену, они как-то приехали в гости к дочери и зятю тёти Тони, там почему-то началась перестрелка, и жена Александра погибла, остался мальчик. Я прошу тётю Тоню по приезде в Сертолово зайти в нашу квартиру, взять все мои драгоценности и отдать моей сестре. После этого мы с Адоньевой отправляемся в путь. Она не одобряет моих последних слов, обращённых к тёте Тоне, но я оправдываюсь, что мы с Улей любим меняться серьгами, но давно этого не делали. Приезжаем в квартиру Александра. У компа сидит шестилетний мальчик с длинным странным именем, готовится к экзаменам. Я спросила, почему родители дали ему такое имя, из-за науки или из-за религии, он ответил, что из-за религии, но такой, которую никто не знает. Пришёл друг мальчика, стал рассказывать какой-то стишок вроде детских ннебывальщин. Я пытаюсь его выучить. Появляется Александр, но не садится рядом с нами. Мы с Адоньевой пьём чай, я взяла маленькую вкусную булочку, но другую Светлана Борисовна взять не разрешила. Я не предпринимаю никаких попыток предупредить Александра и его сына с другом. В какой-то момент Адоньева начинает действовать. Она выпроваживает под каким-то предлогом мальчика, рассказывавшего стишок, быстро подходит к Александру, что-то делает, он умирает. Мы вместе поднимаем диван и осторожно кладём труп в диван, я держу его голову. Там он должен раствориться. Только теперь Адоньева выпроваживает сына Александра. У меня ломаются очки. Я выговариваю Адоньевой, что сегодня же бабушка мне купит новые, но я всегда буду помнить, что у меня сменились очки в день убийства. Я спрашиваю, подумала ли она о мальчике, который попадёт в детдом. "А что, там его друзья улыбаются,- отвечает Светлана Борисовна. Я говорю, что училась в школе, которая была полудетдомом, и всё не так радужно. Мы едем обратно в универ, и я напоследок выговариваю Адоньевой, что я из-за неё ещё и на лекцию опоздала. А сама думаю, что либо она меня так же убьёт, либо я сама счёты с жизнью сведу после таких приключений.
ps. Может, тогда уже у меня болезнь начиналась, фиг его знает.
Моя квартира. У меня болит голова и начинается насморк. Я дома с бабушкой. Внезапно приезжаешь ты, чтобы переписать из моего брайлевского блокнота стихи, которые я тебе как-то писала на день рождения. Переписав их, ты переходишь на переписывание моих тетрадей, сам переводя всё с Брайля на зрячий шрифт. Я хочу показать тебе кусок кафеля, подаренный Дмитро, но он расслоился на два куска, мы рассуждаем, на сколько ещё кусков он может расслоиться. Звонит мама, бабушка по разговору понимает, что у родителей проблемы, хочет к ним поехать, но мама убедительно просит её лечь спать. Бабушка не слушается, хочет без предупреждения к ним явиться, но у меня такое состояние, что страшно меня оставлять, ты говоришь, что за мной присмотришь. Бабушка уходит, ты предлагаешь чай, я говорю, что не знаю, нужно ли мне это сейчас.
Вот такая жизнь у меня, зашибись!