Мы говорили с бабулей о личных переживаниях. И я вставила слово о том, что они постоянно при мне, что перемалываю многое, что всё уже измолото в пыль, но я опять перемалываю, прочее в том же ключе. Я говорила правду. Потому что меня кроет четвёртый день. Потом я слушала из колонок компа Мельницу и Зимовье. Бабуля спросила, не ностальгия ли у меня. Ответила, что нет. Но блин, как объяснить всему этому миру, что мысли о тебе постоянно во мне. Как кровь течёт всегда, как сердце бьётся всегда, так и ты во мне всегда. Всё в тебе и ты во всём. И в Маяковском с Лиличкой. И в Петербурге. И в музыке. И в формалистах. И в Васильевском. И в метро. Это нелогично, это преступно, страшно то, что я это осознаю, но также осознаю и то, что изменений в ближайшее время не будет. Может, скорее следует сравнивать тебя не с кровотоком, а с наличием яда, пропитавшего весь организм, с плесенью, прорастающей во всём продукте (поэтому недостаточно убрать верхний слой плесени, надо выкинуть заплесневелый продукт весь, если плесень замечена). Выходит, если я могу одновременно сравнивать тебя с жизнью (кровь) и смертью (плесень), то это вообще за гранью. Но осознание всего этого не отменяет факта, что мысли о тебе, Серебряный князь, меня не покидают. Даже не мысли, а какие-то обрывки мыслей, эмоций и недоэмоций. Плаваю в них и уже не помню, каков он, берег. Сестра должна была встретиться с человеком, которого я знала в отрочестве. Прикидываю, в каком году видела его в последний раз, и подумала, что это человек из того времени, когда мы с тобой не были знакомы. Таких людей осталось мало. И так думаю о многих, о многом. Как ты там, моё вывихнутое настоящее, наверняка свысока на меня глядишь из своего далёкого далёка. А я тут мимимизирую, как последний лох, и думаю, что бы ещё почитать из Маяковского, хотя Чехов с Гамлетом сейчас в приоритете.