О, мой застенчивый герой,
ты ловко избежал позора.
Как долго я играла роль,
не опираясь на партнёра!
К проклятой помощи твоей
я не прибегнула ни разу.
Среди кулис, среди теней
ты спасся, незаметный глазу.
Но в этом сраме и бреду
я шла пред публикой жестокой —
всё на беду, всё на виду,
всё в этой роли одинокой.
О, как ты гоготал, партер!
Ты не прощал мне очевидность
бесстыжую моих потерь,
моей улыбки безобидность.
И жадно шли твои стада
напиться из моей печали.
Одна, одна — среди стыда
стою с упавшими плечами.
Но опрометчивой толпе
герой действительный не виден.
Герой, как боязно тебе!
Не бойся, я тебя не выдам.
Вся наша роль — моя лишь роль.
Я проиграла в ней жестоко.
Вся наша боль — моя лишь боль.
Но сколько боли. Сколько. Сколько.
Белла Ахмадулина, 1960—1961
Нет, я этого больше не выдержу! Почему все эти старые фильмы вызывают у меня одновременно раздражение и почти пролившиеся слёзы? Почему Гоша из "Москва слезам не верит" вызывает у меня исключительно недоумение, я не верю в этот образ? Почему эти стихи, произнесённые Олей в "Служебном романе", так пришлись мне в тему? Примерить на него образ Самохвалова ещё не могу, а Гоши уже не могу, и в то же время то и другое как-то смыкается в сознании. У него две маски, и за эти две маски хочется любить и ненавидеть одновременно.
Ничто так не угнетает, как отсутствие веры в любовь, отсутствие надежды на неё. Отсутствие веры в то, что я могу быть любима. Отсутствие веры в то, что сама полюблю кого-то другого. Эта звенящая пустота, которую не хочется признавать, накатила именно сейчас. Нет, несколько дней назад, вот когда я стала ощущать в себе новогоднее настроение, я ощутила и эту пустоту.
А мне ведь ещё "Тот самый концерт" Пугачёвой завтра смотреть. Мама дорогая, я очень боюсь, что устрою своей семье истерику на ровном месте, а они, мои бедные, мои заботливые родные вообще ни в чём не виноваты.