Я умница, Князь мой дорогой. Я целый год выдержала без аффектов. Ровно год прошёл с нашего последнего обмена письмами. И с того момента у меня закономерно отпало желание выходить на связь. Простой условный рефлекс: туда не ходи, там больно стукнут. А там, куда электрические дубинки не дотянутся, находиться очень даже можно. Так и живу.

С того момента, как закончила дослушивать криминалки, читала Ирину Одоевцеву - сначала "На берегах Невы", потом "На берегах Сены" - вот сегодня эту последнюю закончила. Главы у книг отсутствуют, не знаешь, где заканчивать читать. Именно этим я поначалу оправдывала то, что в дороге читала всегда, когда была возможность. А на днях поняла, что у меня острая стадия книгоголизма. Я читаю не ради чтения, а глушу книги, как алкаши глушат своё спиртное. У них зависимость, у меня же - подмена эмоций. Я читаю, чтобы чувствовать не свои эмоции, а тех, про кого читаю. Постепенно я пришла к мысли, что меня опять закрутило в штопор, но на этот раз так виртуозно, что я этого не заметила.

В романе "Мы" в конечном счёте все нумера были подвергнуты великой операции, им вырезали нервный узел, отвечающий за фантазию. Мне и раньше приходила мысль, что если бы нашёлся великий хирург, который смог бы вырезать у меня всякую память о тебе, я была бы ему благодарна. Теперь я пошла дальше: пусть великий хирург вырежет у меня способность влюбляться в мужчин. Любить родных - святое, подруг - да, коллег - тоже, вообще всякого, сделавшего для меня добро - непременно, милую детскую речь - всенепременнейше, но не мимолётить, не влюбляться, ничего этого и того, что около, пусть не будет. Я действительно стала бы счастливее, и никто не смог бы ни в чём меня упрекнуть. Не стало бы лирики, торжествовали бы те, кто говорил, что она такая никому не нужна. Но и я бы торжествовала, не страдая от разлада между мечтой и реальностью.

И вертелись всё утро в уме строки Есенина:
Только нецелованных не трогай,
Только негоревших не мани.

Вот, например, я. У всех, кто мне ровесник, если не считать пары людей из моей школы, к тридцати годам в анамнизе пара серьёзных отношений, может, даже брак и ребёнок, у них конкретные планы на жизнь, конкретные требования к той, что должна быть с ними. По их мерке я чуть ли не девочка-ромашечка, хоть это чуточку не так. Плюс куча моих недостатков и комплексов, которые я не в силах переломить. А те, которые не горевшие и не целованные, как правило, моложе меня и ровно с теми же розовыми пони, которые у меня умерли, а у них живы. Таким я, ожесточившаяся, неспособная отречься от прошлого, видящая подвох там, где нет его, не нужна, так как непременно утяну их на дно. Им летать надо, а у меня крылья изломаны в хлам и без перьев. Кто бы что ни говорил, та моя сентябрьская мимолётность хоть и была настоящей, искренней, но это, кажется, похоже на чувство Ставрогина к Лизе - отчаянная борьба организма за жизнь и чувство как доказательство себе, что ты ещё способен на полёт. Да нет, ты воздушный шар, к которому уже поднесли иголку, а ты этого ещё не осмысляешь. Мимолётя к Х, была таким вот шаром. Шар сдулся. А великого хирурга всё нет и нет.